Цена таланта или деньги «на жизнь» российским учёным

Чиновники попытались по-своему оценить состояние современной отечественной науки, а главное — сделать из своих сентенций некие, причём жёсткие, выводы. Выводы, российскую науку унижающие. Но унижение — это понятие из области этики. Впрочем, переведённое на язык экономический, оно, несомненно, даёт кое-кому существенные выгоды.

Итак… Автор «Концепции» замминистра Андрей Свинаренко заявил: «Государственный сектор науки не оптимален по структуре и неэффективен». И привёл данные о том, что наши научные коллективы получают только 34% выдаваемых в стране патентов, при этом общее число патентных заявок на 10 тысяч человек населения в несколько раз ниже, чем в ведущих странах мира. Доля России в поставке на мировой рынок интеллектуального капитала — 0,8%: то есть, в этом мы уступаем даже Индии и Финляндии. Неужели наша наука и впрямь настолько неэффективна?

Отнюдь, нет. Дело в том, что разработчики «Концепции» свалили в одну кучу всё, так или иначе связанное с государственным сектором науки. Но как ту же эффективность научной деятельности оценивают на Западе? Там подсчитывают статьи, опубликованные за год в ведущих мировых научных журналах (кстати сказать, в этот перечень входят и около 70 российских журналов). Потом делят затраты на науку в своей стране на число опубликованных статей. Получается некая цифра эффективности.

Если таким образом поступить и нам, то окажется, что мы в среднем тратим на научные разработки примерно в 10 раз меньше, чем это делают в США, Японии, Франции… О чём это говорит? О том, что эффективность российской науки вовсе не так плоха. Она просто недооценена. И в первую очередь недооценён труд отечественного научного работника.

Да, новаторы жалуются, что сегодня архисложно запатентовать изобретение, мало кто хочет внедрять новые технологии. К примеру, совместная программа в области водородной энергетики «Норильского никеля» и Российской Академии Наук осуществляется блестяще, но таких примеров немного. Однако из-за чего это происходит?

Надо понимать, что сами по себе Академия наук, всё научное сообщество проблему инноваций не решают и не решат. На новые разработки нужен спрос, необходимо, чтобы промышленность, сельское хозяйство их востребовали. Этого, по мнению академика Валерия Козлова, недавно возглавившего комиссию по совершенствованию структуры РАН, к сожалению, почти не происходит. Можно сказать, что ситуация в последние годы улучшилась, но, к сожалению, в незначительной степени.

Вот поучительный пример. Год назад в Институте биоорганической химии открыта первая в России линия чистого генетического инсулина. Россия, таким образом, стала четвертой, после США, Германии и Дании, страной, обладающей собственной уникальной технологией по производству этого вида лекарства. Технология уникальная, однако, на сегодняшний день линия так и осталась единственной — она способна удовлетворить в дефицитном лекарстве лишь потребности Москвы. Почему так? Чтобы перейти от «пробирок к установке», нужны немалые средства. Столица их дала — на уровне обеспечения себя. Остальные регионы продолжают закупать чистый генетический инсулин за рубежом за очень приличные деньги.

Парадоксальная ситуация! На импорт конечного продукта средства находятся, а на постройку линий, его производящих, — нет. И это при том, что после ввода в строй первой линии каждая новая требует всё меньших затрат. Думается, всё это — следствие лоббирования проблемы определёнными силами: как за рубежом, так и внутри нашей страны. Кому-то более выгодно зарабатывать на зарубежных закупках, нежели на развитии собственного производства. А нам «сверху» заявляют: наука неэффективна…

Разумеется, иные «поклонники импорта» доказывают с цифрами в руках: «там», дескать, товар дешевле. А мы в рынке живём… Однако не следует забывать: мы вступили в этот самый рынок с разными стартовыми возможностями! На нынешнем этапе многие отечественные проекты просто не могут обойтись без многосторонней государственной поддержки. И нормативно-правовые отношения надо выстраивать таким образом, чтобы они подталкивали наши компании следить за отечественными разработками, отдавать им предпочтение.

Ведь что такое — инновационная деятельность? Её можно разделить на три этапа. Первый — чисто исследовательский, где открывается принципиально новый продукт. Пока здесь затраты не очень большие. Второй этап — опытно-конструкторский, тут уже надо на основе новых идей построить хотя бы одну работающую установку, чтобы быть способным показать товар потенциальному покупателю. Здесь уже надо затратить средств, примерно, в 10 раз больше, чем на первом этапе. Этих денег в Академии наук уже нет. А третий этап — массового производства требует дополнительно десятикратного увеличения средств. Впрочем, это уже проблемы не научного сообщества.

Разработчики «Концепции» часто повторяют, что в США государство непосредственно финансирует около 7% исследований, остальное — бизнес-сообщества, фонды… Правда, они «забывают» при этом, что в Америке это выработано за почти 300 лет. Между тем, уже второй этап сопряжён со значительным риском, а бизнес призван именно с ним иметь дело. А многие новые русские не хотят рисковать — и не только потому, что они сплошь «плохие». Есть, разумеется, те, которым на вложенные деньги сразу же нужна стопроцентная прибыль. Но речь всё же не о них.

В России сегодня масса свободных денег, но эти деньги — «короткие». Наш бизнес еще недостаточно развит, у него нет, как на Западе, «рисковых отделов» — тех, что имеют средства, способные быть потерянными по определению. Какой-нибудь западный фонд может позволить себе вложить деньги в 9 разработок, которые провалятся, и одновременно — в одну, что окупит всё остальное. Наши бизнесмены так пока не мыслят, не имеют возможности так действовать.

И всё же есть положительные примеры сотрудничества бизнеса и науки. Тут, кстати, ещё важно, как бизнес взаимодействует с властью, особенно местной. Ещё один пример. Год назад в Казани был запущен в строй завод по производству синтетических и полусинтетических масел. Хотя буквально накануне этого местные бизнесмены уже готовы были принять предложение от немцев построить подобное предприятие «под ключ». М.Шаймиев, ознакомившись с различными вариантами решения проблемы, порекомендовал бизнесу опереться на отечественные разработки. Что и было сделано. На базе академического варианта, по технологии Института химической физики Черноголовки сделали прекрасный проект. Завод ныне устойчиво работает, превосходя зарубежные аналоги.

Первый вариант «Концепции» ошеломил своим откровенным подгоном творческих (да и даже чисто прагматических) научных задач под требования «денежного мешка». Чиновники от науки, апеллируя к якобы максимуму имеющихся у государства средств, потребовали оставить 200 государственных научных учреждений — и ни на одно больше. Остальных — под акционирование, на продажу, а если без экивоков — «на слом». Но каковы критерии оценки «нужных» и «ненужных»?

Вторым, переработанным, вариантом «Концепции» представители отечественной науки удовлетворены, конечно, больше. Совместные усилия Министерства образования и науки, Академии наук, российского Союза ректоров дали плоды: новый текст чётко зафиксировал, что вопросы модернизации академического сектора науки — задача самой Академии наук. Насколько конкретно сократить численность научных институтов, численность их сотрудников — так сегодня вопрос уже не стоит. Как уже было сказано, в Академии создана комиссия по совершенствованию её структуры, будет проведён тщательный анализ работы каждого института, и, видимо, несколько изменена типовая структура научно-исследовательского института.

Что под этим подразумевается?

Главное дело Академии — проведение фундаментальных научных исследований. Но, кроме этого, академические институты также занимаются и договорными работами с отечественными и зарубежными компаниями, выполняют различного рода контракты,— словом, совершают коммерциализацию научного продукта. Отпущенные на всё это денежные средства, бюджетные и не бюджетные, порой смешиваются. Есть намерение провести чёткий «водораздел». Сотрудники, сосредоточенные на решении фундаментальных научных проблем, должны быть в определённом смысле «отделены» от сотрудников лабораторий и отделов прикладного свойства.

«Фундаментальщики» будут получать деньги из бюджета — как базовое финансирование плюс бюджетные средства для научных программ отделений, Президиума РАН, а также Российского Фонда фундаментальных исследований и Российского Гуманитарного научного фонда. Сотрудники инновационного сектора — исключительно деньги от договоров и контрактов. Их зарплаты существенно выше, чем у тех, кто сейчас занят фундаментальными исследованиями. Естественно, если часть зарабатываемых средств от договоров и контрактов станет переправляться на поддержку фундаментальных работ. В результате изменений фундаментальный сектор немного «ужмётся», зато приобретёт большую эффективность. И на инновационном «фронте» будет больше порядка, а, значит, результативной работы.

Однако вернёмся к вопросу: кому выгодно занижать уровень современной российской науки?

Сначала, в качестве иллюстрации, приведу только один «пример»: в подмосковном городе Химки открылся инновационного центра высоких технологий. Как было заявлено на презентации, «этот проект, созданный без привлечения государственных инвестиций и не имеющий аналогов в России, является ярким примером отработки новых моделей инновационного развития, реализуемых губернатором Московской области по поручению Президента Российской Федерации».

Проект осуществляется совместно с зарубежными партнёрами. По заверениям организаторов, его реализация позволит создать более трёхсот рабочих мест для учёных и технического персонала, которые объединятся для научных исследований в области биотехнологии, направленных на борьбу с болезнью Паркинсона, онкологическими, сердечно-сосудистыми и другими опаснейшими заболеваниями. Кроме того, в аналитических лабораториях будет производиться высокоточный анализ лекарств и биоактивных соединений, появляющихся на российском рынке. Что, надо заметить, и впрямь насущно необходимо. Не секрет, что нынешний отечественный фармацевтический рынок завален подделками: это приносит ощутимый ущерб, как здоровью россиян, так и репутации, финансовому состоянию производителей лекарств.

Фотография двухгодичной давности запечатлела помещения одного из производственных корпусов бывшего оборонного НИИ радиоприборостроения, проданного по причине банкротства. Потоки воды с крыши вплоть до первого этажа по всем стенам, кругом мусор. Не работали ни электричество, ни отопление, ни канализация… Но здание выкупила российская научно-консалтинговая фирма — и в 2002 году началась его реконструкция. Была построена новая котельная, отремонтированы производственные и офисные помещения, лаборатории. Возможность работать в приличных условиях позволила руководству Центра объединить под одной крышей около 150 докторов и кандидатов наук, десятилетиями работавших в области комбинаторной химии. До этого учёные трудились в одиночку по мелким, разбросанным по Москве лабораториям, не имея возможности заняться глобальным проектом. И вот им — повезло. Им — и, хочется верить, отечественной, да и мировой, науке тоже.

Биотехнология — достаточно новая и динамично развивающаяся область мирового рынка. Её будущее обеспечивают успешные исследования генома человека, а также достижения в области компьютерных технологий по моделированию. В мире существует огромный спрос на организации, способные работать с реальным органическим синтезом в микромасштабах и производить комбинаторные химические библиотеки по заранее смоделированным виртуальным проектам. Имеющиеся научно-производственные ресурсы удовлетворяют лишь небольшую долю потребностей в заказном комбинаторном синтезе, ставшем передовой технологией в мировой индустрии поиска новых лекарств. И оттого достижения химиков-химчан, как говорится, на вес золота.

Ну а теперь о золоте, так сказать, в самом приземлённом виде — то есть о том, кто платит за проект и кому он, соответственно, более всего нужен. Реконструкция здания биотехнологического Центра, закупка оборудования были осуществлены на средства американской компании, специализирующейся в области развития биотехнологии, на эти же деньги ведётся и, можно сказать, вся научная работа. Любопытно, что руководство Центра делает ставку исключительно на привлечение иностранных инвестиций, называя потенциальные бюджетные средства «опасной иллюзией». В подтверждение последнего тезиса называются такие цифры: начиная с 1992 года, затраты на отечественные научные исследования и разработки не превышают 1,1% от ВВП, тогда как, к примеру, в Швеции эта цифра составляет 3,78%, в Японии — 2,98% в США — 2,69%, в Германии — 2,48%, во Франции — 2,15%. А глава химкинского района Владимир Стрельченко вторит этому: «Население Химок исторически обладает высоким научно-техническим потенциалом. К сожалению, в последние годы знания и опыт этих людей оказались невостребованными».

Так-то оно так, но вот только не продешевим ли мы, включившись с заокеанскими партнерами в непростую игру: «мозги + деньги = результат», опять-таки приносящий немалую прибыль?

Мало кому известно, но два года назад в ряде стран Запада произошло крупнейшее падение акций многих фирм, работающих с высокими технологиями. До этого обстановка была другая. Деньги нехотя отдавали «на сторону» — фирмы ссылались на конфиденциальность информации, интересы собственности и так далее. Но вот «припекло» — работать стало финансово труднее. Взять целую группу учёных и перевезти её, допустим, в Чикаго теперь накладно: надо всем платить полную американскую зарплату. Выход нашёлся простой — найти «негров» с высоким интеллектом за пределами матушки-Америки. Как удалось выяснить у сотрудников химкинского инновационного центра, вполне хорошей зарплатой у них считается заработок … в 500 долларов. Думается, не надо говорить о том, насколько оскорбительным он показался бы американским учёным подобного уровня…

Один из официальных представителей зарубежных инвесторов Хенрик Конарковски признался, что «их» вклад в проект настолько мал, что «возможно, руководство… даже может не знать о нём». Интересно, будут ли заметны прибыли от проекта, и если «да» — то для обеих ли сторон? Впрочем, фраза Конарковски — скорее, гипербола. Отчётность на Западе — штука строгая, с ней не пошутишь. Другое дело — какие зарплаты российских учёных в ней фигурируют. Думается, вряд ли американское начальство способно адекватно воспринять то, что российские учёные ударно трудятся за пятьсот баксов. Может быть, ему предоставляются иные цифры?

В частных беседах заокеанские гости с удовольствием констатировали и тот факт, что они, в отличие от стран Евросоюза, не встречают в России в своём деле конкуренции. Опять же возникает вопрос: а это не способствует ли также тому, что мы продаём «научные мозги» за копейки?

На презентации руководитель проекта Андрей Иващенко много говорил об обоюдной выгоде нового начинания. Российский химик-биолог, подчеркнул он, может, вкладывая свой талант в проект, немало сделать для того, чтобы, с одной стороны, удешевлять исследования, с другой — «зарабатывать больше денег на жизнь». В первое верится легко, во второе — увы, с трудом. Да, западные клиенты «получают нужный объём работ нужного качества, которых у них нет». А что имеем мы?

Есть такое понятие «химико-год». В России он сегодня в два-три раза дешевле, чем в США или Англии, в пять — чем в Китае. На Западе перед всеми фирмами стоит задача «оптимизации затрат» – заказчики хотят за те же деньги иметь исследований в 2-3 раза больше. А чего хотим мы?

Цена таланта или деньги «на жизнь» российским учёным

Выработанную в недрах правительства «Концепцию участия Российской Федерации в управлении государственными организациями, осуществляющими деятельность в сфере науки» в самой научной общественности сравнили с незваным гостем, ворвавшимся в чужой дом, дабы перекроить его обстановку на свой лад — без совета с хозяином. И эта оценка справедлива. Чиновники, во многом случайно оказавшиеся на политическом Олимпе, попытались по-своему оценить состояние современной отечественной науки, а главное — сделать из своих сентенций некие, причём жёсткие, выводы.

Выводы, российскую науку унижающие. Но унижение — это понятие из области этики. Впрочем, переведённое на язык экономический, оно, несомненно, даёт кое-кому существенные выгоды.

Итак… Автор «Концепции» замминистра Андрей Свинаренко заявил: «Государственный сектор науки не оптимален по структуре и неэффективен». И привёл данные о том, что наши научные коллективы получают только 34% выдаваемых в стране патентов, при этом общее число патентных заявок на 10 тысяч человек населения в несколько раз ниже, чем в ведущих странах мира. Доля России в поставке на мировой рынок интеллектуального капитала — 0,8%: то есть, в этом мы уступаем даже Индии и Финляндии. Неужели наша наука и впрямь настолько неэффективна?

Отнюдь, нет. Дело в том, что разработчики «Концепции» свалили в одну кучу всё, так или иначе связанное с государственным сектором науки. Но как ту же эффективность научной деятельности оценивают на Западе? Там подсчитывают статьи, опубликованные за год в ведущих мировых научных журналах (кстати сказать, в этот перечень входят и около 70 российских журналов). Потом делят затраты на науку в своей стране на число опубликованных статей. Получается некая цифра эффективности.

Если таким образом поступить и нам, то окажется, что мы в среднем тратим на научные разработки примерно в 10 раз меньше, чем это делают в США, Японии, Франции… О чём это говорит? О том, что эффективность российской науки вовсе не так плоха. Она просто недооценена. И в первую очередь недооценён труд отечественного научного работника.

Да, новаторы жалуются, что сегодня архисложно запатентовать изобретение, мало кто хочет внедрять новые технологии. К примеру, совместная программа в области водородной энергетики «Норильского никеля» и Российской Академии Наук осуществляется блестяще, но таких примеров немного. Однако из-за чего это происходит?

Надо понимать, что сами по себе Академия наук, всё научное сообщество проблему инноваций не решают и не решат. На новые разработки нужен спрос, необходимо, чтобы промышленность, сельское хозяйство их востребовали. Этого, по мнению академика Валерия Козлова, недавно возглавившего комиссию по совершенствованию структуры РАН, к сожалению, почти не происходит. Можно сказать, что ситуация в последние годы улучшилась, но, к сожалению, в незначительной степени.

Вот поучительный пример. Год назад в Институте биоорганической химии открыта первая в России линия чистого генетического инсулина. Россия, таким образом, стала четвертой, после США, Германии и Дании, страной, обладающей собственной уникальной технологией по производству этого вида лекарства. Технология уникальная, однако, на сегодняшний день линия так и осталась единственной — она способна удовлетворить в дефицитном лекарстве лишь потребности Москвы. Почему так? Чтобы перейти от «пробирок к установке», нужны немалые средства. Столица их дала — на уровне обеспечения себя. Остальные регионы продолжают закупать чистый генетический инсулин за рубежом за очень приличные деньги. Парадоксальная ситуация! На импорт конечного продукта средства находятся, а на постройку линий, его производящих, — нет. И это при том, что после ввода в строй первой линии каждая новая требует всё меньших затрат. Думается, всё это — следствие лоббирования проблемы определёнными силами: как за рубежом, так и внутри нашей страны. Кому-то более выгодно зарабатывать на зарубежных закупках, нежели на развитии собственного производства. А нам «сверху» заявляют: наука неэффективна…

Разумеется, иные «поклонники импорта» доказывают с цифрами в руках: «там», дескать, товар дешевле. А мы в рынке живём… Однако не следует забывать: мы вступили в этот самый рынок с разными стартовыми возможностями! На нынешнем этапе многие отечественные проекты просто не могут обойтись без многосторонней государственной поддержки. И нормативно-правовые отношения надо выстраивать таким образом, чтобы они подталкивали наши компании следить за отечественными разработками, отдавать им предпочтение.

Ведь что такое — инновационная деятельность? Её можно разделить на три этапа. Первый — чисто исследовательский, где открывается принципиально новый продукт. Пока здесь затраты не очень большие. Второй этап — опытно-конструкторский, тут уже надо на основе новых идей построить хотя бы одну работающую установку, чтобы быть способным показать товар потенциальному покупателю. Здесь уже надо затратить средств, примерно, в 10 раз больше, чем на первом этапе. Этих денег в Академии наук уже нет. А третий этап — массового производства требует дополнительно десятикратного увеличения средств. Впрочем, это уже проблемы не научного сообщества.

Разработчики «Концепции» часто повторяют, что в США государство непосредственно финансирует около 7% исследований, остальное — бизнес-сообщества, фонды… Правда, они «забывают» при этом, что в Америке это выработано за почти 300 лет. Между тем, уже второй этап сопряжён со значительным риском, а бизнес призван именно с ним иметь дело. А многие новые русские не хотят рисковать — и не только потому, что они сплошь «плохие». Есть, разумеется, те, которым на вложенные деньги сразу же нужна стопроцентная прибыль. Но речь всё же не о них. В России сегодня масса свободных денег, но эти деньги — «короткие». Наш бизнес еще недостаточно развит, у него нет, как на Западе, «рисковых отделов» — тех, что имеют средства, способные быть потерянными по определению. Какой-нибудь западный фонд может позволить себе вложить деньги в 9 разработок, которые провалятся, и одновременно — в одну, что окупит всё остальное. Наши бизнесмены так пока не мыслят, не имеют возможности так действовать.

И всё же есть положительные примеры сотрудничества бизнеса и науки. Тут, кстати, ещё важно, как бизнес взаимодействует с властью, особенно местной. Ещё один пример. Год назад в Казани был запущен в строй завод по производству синтетических и полусинтетических масел. Хотя буквально накануне этого местные бизнесмены уже готовы были принять предложение от немцев построить подобное предприятие «под ключ». М.Шаймиев, ознакомившись с различными вариантами решения проблемы, порекомендовал бизнесу опереться на отечественные разработки. Что и было сделано. На базе академического варианта, по технологии Института химической физики Черноголовки сделали прекрасный проект. Завод ныне устойчиво работает, превосходя зарубежные аналоги.

Первый вариант «Концепции» ошеломил своим откровенным подгоном творческих (да и даже чисто прагматических) научных задач под требования «денежного мешка». Чиновники от науки, апеллируя к якобы максимуму имеющихся у государства средств, потребовали оставить 200 государственных научных учреждений — и ни на одно больше. Остальных — под акционирование, на продажу, а если без экивоков — «на слом». Но каковы критерии оценки «нужных» и «ненужных»?

Вторым, переработанным, вариантом «Концепции» представители отечественной науки удовлетворены, конечно, больше. Совместные усилия Министерства образования и науки, Академии наук, российского Союза ректоров дали плоды: новый текст чётко зафиксировал, что вопросы модернизации академического сектора науки — задача самой Академии наук. Насколько конкретно сократить численность научных институтов, численность их сотрудников — так сегодня вопрос уже не стоит. Как уже было сказано, в Академии создана комиссия по совершенствованию её структуры, будет проведён тщательный анализ работы каждого института, и, видимо, несколько изменена типовая структура научно-исследовательского института.

Что под этим подразумевается?

Главное дело Академии — проведение фундаментальных научных исследований. Но, кроме этого, академические институты также занимаются и договорными работами с отечественными и зарубежными компаниями, выполняют различного рода контракты,— словом, совершают коммерциализацию научного продукта. Отпущенные на всё это денежные средства, бюджетные и не бюджетные, порой смешиваются. Есть намерение провести чёткий «водораздел». Сотрудники, сосредоточенные на решении фундаментальных научных проблем, должны быть в определённом смысле «отделены» от сотрудников лабораторий и отделов прикладного свойства.

«Фундаментальщики» будут получать деньги из бюджета — как базовое финансирование плюс бюджетные средства для научных программ отделений, Президиума РАН, а также Российского Фонда фундаментальных исследований и Российского Гуманитарного научного фонда. Сотрудники инновационного сектора — исключительно деньги от договоров и контрактов. Их зарплаты существенно выше, чем у тех, кто сейчас занят фундаментальными исследованиями. Естественно, если часть зарабатываемых средств от договоров и контрактов станет переправляться на поддержку фундаментальных работ. В результате изменений фундаментальный сектор немного «ужмётся», зато приобретёт большую эффективность. И на инновационном «фронте» будет больше порядка, а, значит, результативной работы.

Однако вернёмся к вопросу: кому выгодно занижать уровень современной российской науки?

Сначала, в качестве иллюстрации, приведу только один «пример»: в подмосковном городе Химки открылся инновационного центра высоких технологий. Как было заявлено на презентации, «этот проект, созданный без привлечения государственных инвестиций и не имеющий аналогов в России, является ярким примером отработки новых моделей инновационного развития, реализуемых губернатором Московской области по поручению Президента Российской Федерации».

Проект осуществляется совместно с зарубежными партнёрами. По заверениям организаторов, его реализация позволит создать более трёхсот рабочих мест для учёных и технического персонала, которые объединятся для научных исследований в области биотехнологии, направленных на борьбу с болезнью Паркинсона, онкологическими, сердечно-сосудистыми и другими опаснейшими заболеваниями. Кроме того, в аналитических лабораториях будет производиться высокоточный анализ лекарств и биоактивных соединений, появляющихся на российском рынке. Что, надо заметить, и впрямь насущно необходимо. Не секрет, что нынешний отечественный фармацевтический рынок завален подделками: это приносит ощутимый ущерб, как здоровью россиян, так и репутации, финансовому состоянию производителей лекарств.

Фотография двухгодичной давности запечатлела помещения одного из производственных корпусов бывшего оборонного НИИ радиоприборостроения, проданного по причине банкротства. Потоки воды с крыши вплоть до первого этажа по всем стенам, кругом мусор. Не работали ни электричество, ни отопление, ни канализация… Но здание выкупила российская научно-консалтинговая фирма — и в 2002 году началась его реконструкция. Была построена новая котельная, отремонтированы производственные и офисные помещения, лаборатории. Возможность работать в приличных условиях позволила руководству Центра объединить под одной крышей около 150 докторов и кандидатов наук, десятилетиями работавших в области комбинаторной химии. До этого учёные трудились в одиночку по мелким, разбросанным по Москве лабораториям, не имея возможности заняться глобальным проектом. И вот им — повезло. Им — и, хочется верить, отечественной, да и мировой, науке тоже.

Биотехнология — достаточно новая и динамично развивающаяся область мирового рынка. Её будущее обеспечивают успешные исследования генома человека, а также достижения в области компьютерных технологий по моделированию. В мире существует огромный спрос на организации, способные работать с реальным органическим синтезом в микромасштабах и производить комбинаторные химические библиотеки по заранее смоделированным виртуальным проектам. Имеющиеся научно-производственные ресурсы удовлетворяют лишь небольшую долю потребностей в заказном комбинаторном синтезе, ставшем передовой технологией в мировой индустрии поиска новых лекарств. И оттого достижения химиков-химчан, как говорится, на вес золота.

Ну а теперь о золоте, так сказать, в самом приземлённом виде — то есть о том, кто платит за проект и кому он, соответственно, более всего нужен. Реконструкция здания биотехнологического Центра, закупка оборудования были осуществлены на средства американской компании, специализирующейся в области развития биотехнологии, на эти же деньги ведётся и, можно сказать, вся научная работа. Любопытно, что руководство Центра делает ставку исключительно на привлечение иностранных инвестиций, называя потенциальные бюджетные средства «опасной иллюзией». В подтверждение последнего тезиса называются такие цифры: начиная с 1992 года, затраты на отечественные научные исследования и разработки не превышают 1,1% от ВВП, тогда как, к примеру, в Швеции эта цифра составляет 3,78%, в Японии — 2,98% в США — 2,69%, в Германии — 2,48%, во Франции — 2,15%. А глава химкинского района Владимир Стрельченко вторит этому: «Население Химок исторически обладает высоким научно-техническим потенциалом. К сожалению, в последние годы знания и опыт этих людей оказались невостребованными».

Так-то оно так, но вот только не продешевим ли мы, включившись с заокеанскими партнерами в непростую игру: «мозги + деньги = результат», опять-таки приносящий немалую прибыль?

Мало кому известно, но два года назад в ряде стран Запада произошло крупнейшее падение акций многих фирм, работающих с высокими технологиями. До этого обстановка была другая. Деньги нехотя отдавали «на сторону» — фирмы ссылались на конфиденциальность информации, интересы собственности и так далее. Но вот «припекло» — работать стало финансово труднее. Взять целую группу учёных и перевезти её, допустим, в Чикаго теперь накладно: надо всем платить полную американскую зарплату. Выход нашёлся простой — найти «негров» с высоким интеллектом за пределами матушки-Америки. Как удалось выяснить у сотрудников химкинского инновационного центра, вполне хорошей зарплатой у них считается заработок … в 500 долларов. Думается, не надо говорить о том, насколько оскорбительным он показался бы американским учёным подобного уровня…

Один из официальных представителей зарубежных инвесторов Хенрик Конарковски признался, что «их» вклад в проект настолько мал, что «возможно, руководство… даже может не знать о нём». Интересно, будут ли заметны прибыли от проекта, и если «да» — то для обеих ли сторон? Впрочем, фраза Конарковски — скорее, гипербола. Отчётность на Западе — штука строгая, с ней не пошутишь. Другое дело — какие зарплаты российских учёных в ней фигурируют. Думается, вряд ли американское начальство способно адекватно воспринять то, что российские учёные ударно трудятся за пятьсот баксов. Может быть, ему предоставляются иные цифры?

В частных беседах заокеанские гости с удовольствием констатировали и тот факт, что они, в отличие от стран Евросоюза, не встречают в России в своём деле конкуренции. Опять же возникает вопрос: а это не способствует ли также тому, что мы продаём «научные мозги» за копейки?

На презентации руководитель проекта Андрей Иващенко много говорил об обоюдной выгоде нового начинания. Российский химик-биолог, подчеркнул он, может, вкладывая свой талант в проект, немало сделать для того, чтобы, с одной стороны, удешевлять исследования, с другой — «зарабатывать больше денег на жизнь». В первое верится легко, во второе — увы, с трудом. Да, западные клиенты «получают нужный объём работ нужного качества, которых у них нет». А что имеем мы?

Есть такое понятие «химико-год». В России он сегодня в два-три раза дешевле, чем в США или Англии, в пять — чем в Китае. На Западе перед всеми фирмами стоит задача «оптимизации затрат» – заказчики хотят за те же деньги иметь исследований в 2-3 раза больше. А чего хотим мы?

Александр Геннадьевич Губанов

Источник: СМИ «Интеллигент», http://www.intelligent.ru