«Я уже несколько раз был на грани банкротства»

В № 34 от 16 мая с.г. «Новая» опубликовала размышления известного предпринимателя, первого российского миллионера Артема Тарасова. По существу — крик души: уникальные изобретения наших ученых внедрить в России невозможно, инновационной экономики, без которой стране не выжить, как не было, так и нет. Сегодня тему продолжает Юрий Лебедев. В прошлом — председатель Инновационного совета в правительстве Силаева, то есть, по сути, министр инноваций, первый и пока последний в нашей истории. И первый, кто начал у нас заниматься инновационным бизнесом еще на излете советского времени: его компания «СИЛЭН» на рынке уже 16 лет. В 94-м она стала лидером созданного Лебедевым инновационного консорциума «Ведущая группа».

— Юрий Альфредович, вы ведь еще и изобретатель, автор около 300 разработок. В каких, кстати, областях? И удалось ли вам внедрить хоть что-то?

— У меня три направления: высоконапорная гидравлика, камнекольные машины, компактные малогабаритные прессы. Практически все, что я придумал, внедряется. Я уже 25 лет как монополист в мире по моим разработкам. Но моя ситуация — скорее исключение из правил.

— Наверное, заработали целое состояние?

— Скажем так: мои разработки гарантировали мне безбедную жизнь если не миллиардера, то миллионера. Но в 94-м году я вложил эти деньги в консорциум и начал заниматься чужими разработками. О чем сейчас очень жалею. Вижу полную аналогию с моим коллегой Эдисоном, который стал миллионером на своих разработках, но разорился на чужих и умер в нищете. Я несколько раз был на грани банкротства, да и сейчас положение не такое блестящее, как хотелось бы. Инновационный бизнес в российских условиях — это медленно протекающее самоубийство, это нервотрепка, ссоры в семье и еще масса всего негативного. Вся проблема в том, что у нас нет инновационной системы, то есть системы коммерциализации новых технологий, и нет промышленной инфраструктуры, адаптированной под новые технологии.

— Но ведь вы в свое время были, по сути, министром инноваций в правительстве Силаева. Вам все карты были в руки.

— Как раз тогда мы и стали создавать инновационную систему. Она состояла из федеральной системы с государственным инновационным фондом, пяти отраслевых систем и 13 региональных. И меньше чем за два года все это успешно заработало. Мы успели принять порядка 15 государственных программ. Рассматривали только те, отдача от которых была не менее 300%. А одна, по биотехнологиям, дала отдачу 10000%. Но потом началась приватизация. И, к сожалению, удовольствие делить собственность оказалось гораздо привлекательнее, чем гордость за развитие российского интеллектуального потенциала.

— Но ведь эти проекты могли еще и деньги огромные принести?

— Но деньги более долгие, сложные, высокопрофессиональные. Чтобы их получить, требовалась коренная перестройка экономики, системы подготовки менеджеров и многое другое. Кроме того, это ведь рисковый бизнес. Зачем им заниматься, если можно срубить деньги влегкую в сырьевых отраслях?

— И что произошло с инновационной системой, которую вы начали строить?

— Как ни странно, я не смог найти понимания не у кого-нибудь, а у рыночника Гайдара. У меня был проект по созданию государственных акционерных компаний, которые должны были заняться инновационным бизнесом. Идея понравилась Чубайсу, тогда председателю Госкомимущества, он завизировал проект вместе с министром финансов. Но Гайдар неожиданно стал возражать: «Как это можно смешивать государственную собственность с частной?». Я, честно говоря, был шокирован таким вопросом. Мы перед этим провели серьезный анализ деятельности государственных акционерных компаний, так называемых public corporations, в Европе. Везде они создавались в трудные времена, и многие благополучно существуют до сих пор — например, «Эни» в Италии, «Рено» во Франции. Но Гайдар этот проект остановил и, как я понимаю, даже убедил Чубайса отозвать свою подпись. (Заметьте, через 2—3 года государственно-акционерные компании появились и в России, только уже в приватизированных областях: «Газпром», РАО «ЕЭС» и многие другие.)

Короче, в первую очередь инновационная система была разрушена на федеральном уровне, а на это, как у нас водится, быстро отреагировали регионы — там тоже все стало разрушаться. Правда, кое-где, например в Якутии, система работала еще долго, в Чувашии она и по сей день действует. А примерно такая система, какую я хотел построить в России, сейчас исключительно успешно работает в Китае. Наша компания активно сотрудничает с этой страной, и когда я туда приезжаю, то вижу у них сегодня то, что могло бы быть у нас году так к 97—99-му. Сейчас китайская инновационная система самая динамичная, самая мощная в мире.

— И что, нам их уже никак не догнать?

— Они опередили нас лет на 15. Для сравнения: наши чиновники с гордостью отчитываются, что у нас уже 87 технопарков (из них хорошо если полтора десятка реально работают), — а в Китае более 20 тысяч! Их инфраструктура построена из госбюджета: федерального или регионального. Они наделены таким набором льгот, которые и не снились нашим разработчикам. Три года бесплатно предоставляются офисные и производственные площади, три года налог на прибыль возвращается на развитие компании. Программа, которая интересна провинции или федеральному органу власти, кредитуется в объеме до 10 млн юаней (это примерно 1 миллион 150 тысяч долларов) на срок от 3 до 5 лет, по биотехнологическим программам дольше, с процентами от 5 до 0 годовых. Нулевые таможенные платежи при ввозе необходимого оборудования, нулевые таможенные платежи при вывозе готовой продукции. Это то, что в Китае ра-бо-та-ет! Для китайцев коммерциализация новых технологий стала реальной национальной идеей. Каждый гордится, что участвует в этом деле. В любой провинции первое, о чем с вами говорят, это о развитии высоких технологий и технопарков. Вот из Южного Шэньженьского технопарка вышла с нуля компания «Хуавэй». Сейчас это уже международная, транснациональная корпорация, 25 тысяч работающих, 8 миллиардов долларов объем производства. Я был там, видел безлюдные роботизированные цеха…

— При их-то населении сокращать рабочие места?

— Там много людей трудятся в обеспечении этих цехов. Знаете, сколько зарабатывает инновационная система Китая? По итогам этого года планируется 160 млрд долларов! Ежегодный прирост был 20% на круг (а по отдельным системам даже и 100%), в этом году планируется 30%. Там создана огромная инфраструктура. Она стоит сотни миллиардов долларов. Таких денег у России просто нет сейчас. Единственное, что у нас есть и в чем Россия может выделиться на фоне остальных государств, — это интеллектуальный потенциал. Мы умеем придумывать новые вещи. Почему эту нашу самую выдающуюся функцию по-прежнему не догадались простимулировать, профинансировать, сделать главной во всей правительственной политике?

— Допустим, наше государство продолжит бездействовать. И что произойдет со страной?

— Разойдется, растворится наш интеллектуальный потенциал по экономически мощным и активным инновационным системам других стран. Либо они у нас создадут предприятия, которые будут работать на зарубежную экономику, либо наши технологии будут работать в других странах. Та же корпорация «Хуавэй» уже создала в России институт по высокочастотной связи. Там работают наши ученые — на китайскую экономику. В Башкирии у них есть производство маршрутизеров для оптико-волоконной связи. А нашим разработчикам китайская экономика способна предложить такие деньги, какие в России им и не снились. В конечном счете все это отразится на нашей с вами жизни. Страны, экономика которых основана на сырье, особо не процветают. Вот поэтому и наша компания сейчас, занимаясь коммерциализацией, вынуждена ориентироваться на западный рынок, но особенно на Китай, Индию, Вьетнам, вообще на Юго-Восточную Азию — там самые большие инновационно-стратегические перспективы.

— А на российский частный капитал у вас совсем надежды нет? Например, как вам идея Тарасова о создании Центра российских инноваций? По-вашему, рискнет кто-то вложить в эту идею 20—30 миллионов?

— Артема я давно знаю, и мы не раз с ним обсуждали все эти проблемы. Но он все-таки не так давно занимается этим бизнесом, как я. И у меня уже иллюзий нет. Хотя если бы нам кто-то дал те же 20—30 миллионов, мы бы тоже гарантировали миллиардные прибыли. Вот мы сейчас пытаемся создать пул российских инвесторов. В Харбине нам предлагают промпарк на 3 года бесплатно, офисы бесплатно, жилье почти бесплатно плюс оплата труда специалистов и раз в год поездки в Россию. Налоги на прибыль в течение трех лет возвращают на развитие компании и могут предоставить кредитные ресурсы до 1 миллиона 150 тысяч долларов. Хотите в таких тепличных условиях вложить деньги в российские технологии? Мы будем производить по ним товары, беспошлинно ввозить оборудование для этого производства и беспошлинно (со стороны китайцев) вывозить продукцию в Россию. И эта продукция будет в 2–3 раза дешевле, чем если бы ее выпускали у нас. Как и Артем, я могу пообещать, что прибыли будут огромные, даже выше, чем в нефтянке. Но возникает та же проблема инвесторов. Гораздо проще, образно говоря, «пробурить новую скважину», чем заняться созданием нового высокопрофессионального бизнеса.

— Очень мрачная получилась картина. Ну хоть какие-то шансы вы для России видите?

— Сейчас доля нашей страны в общем объеме мирового инновационного бизнеса, по разным оценкам, составляет всего 0,3—0,35%. А у Америки — 40%, у Японии — 30. Еще немного — и шансов занять более или менее приличное место, хоть как-то соответствующее нашему интеллектуальному потенциалу, уже не останется. У нас есть 3—5 лет, чтобы вскочить в отходящий поезд. Мы уже не попадем в вагон СВ, и в купированный тоже, но хотя бы в плацкартный, хотя бы в тамбур еще можем запрыгнуть. Но можем и опоздать. Поезд может просто уйти без нас.

Беседовала Алла Вит, "Новая газета", 27.06.2005