В Россию за новыми технологиями

В Россию за новыми технологиями

В середине сентября состоялся очередной российский «ТехТур», – мероприятие, где встречаются компании, которые ищут инвестиции, и венчурные капиталисты, которые ищут перспективные проекты. Подробнее о нем в интервью с Александром Галицким,– организатором российского «Тех Тур» и Алистером Строуби.

Первый вопрос: кому и зачем это нужно?

А.Г.: У каждого из нас есть личные и общественные мотивы. Общественный мотив очень прост — это нужно для России. Самое главное — должна появиться динамичная индустрия, которая когда-то была в этой стране. Сильная инновационная индустрия.

А.С: Я разговаривал со специалистами Dupont. Темпы роста их бизнеса снижаются, и Dupont нужны новые решения, чистые с экологической точки зрения технологии. Им интересны российские исследования. Потому что американские разработки шли в этом направлении (рисует пальцем на столе стрелочку), а русские — в этом (рисует стрелку под углом в 60 градусов к первой). Русские технологии, может быть, сами по себе и не лучше тех, что созданы на Западе. Но они лучше хотя бы тем, что они другие. Однако между учеными, энтузиастами и бизнесменами — брешь. А мы хотим соединить технологии и бизнес. Венчурный капитализм — неотъемлемая часть этой экосистемы. И многие, очень многие компании с большим интересом относятся к российским разработкам.

А.Г.: Мы ставим перед собой две задачи. С одной стороны, мы хотим прорекламировать Россию. Может быть, мы представим не все самые лучшие, но самые интересные компании — это точно. Мы не хотим зацикливаться только на одном направлении. Мы не хотим, чтобы сложилось впечатление, будто в России больше ничего нет. Поэтому из двадцати софтверных компаний мы выберем, условно говоря, только пять, чтобы у нас осталось время показать и другие разработки. Ведь венчурные капиталисты бывают разные: одни специализируются на одном секторе рынка, другие — на другом.

А существуют ли четкие формальные критерии отбора компаний? С какими компаниями интересно работать, с какими — нет?

А.Г.: Сначала мы работали по критериям. Когда мы начинали, то слышали от всех, кто приезжал в Россию, что здесь найдется от силы 20–25 компаний, заслуживающих внимания. В итоге мы отбросили формальный подход и нашли гораздо больше интересных для потенциальных инвесторов компаний. Мы расширили стандартные ограничения «Тех Тура». Вот, к примеру, Россия десятки лет вкладывала деньги в нефтегаз, и теперь здесь есть масса технологий, которые так или иначе связаны с этой отраслью. Почему бы их не включить в «Тех Тур»?

А.С.: С точки зрения инвестора все компании можно разделить на несколько типов. Есть компании в начальной стадии развития (seed companies) — по существу, это даже не компании, а идеи бизнеса. Потом компании в ранней стадии развития (early stage) — у них есть идеи и, может быть, один-два клиента. Третий тип компаний — есть идеи, есть клиенты, есть деньги, но компания хочет расшириться и не может сделать этого без посторонней помощи. И последний тип — пре-IPO. Как «Яндекс», например. Сейчас в венчурном капитализме кризис, и инвесторы подозрительно относятся к компаниям в начальной стадии развития, предпочитая вкладываться в более надежные фирмы, у которых уже есть хотя бы один клиент. И многие полагают, что в России к инвестициям готовы только компании в начальной стадии развития, а это не так.

А.Г.: Тут есть два пути. Многие говорят об утечке мозгов. Как с этим бороться? Существует, например, израильская модель — когда исследовательское подразделение находится в Израиле, а управленческий офис открывается в Америке. Компания раскручивается, но при этом остается израильской. Сегодня многие российские фирмы работают именно по этой модели. Спрашивается, какая от этого выгода России? Ну, хорошо, заработали ребята денег в Америке, сорок инженеров в России получили зарплату и премии, а дальше? А дальше будет вот что. Из этих сорока инженеров выйдет два-три предпринимателя, которые откроют собственные компании, а это новые рабочие места.

И тут уже забота государства — как удержать этих людей в России, как убедить их вкладывать свои деньги и энергию здесь, а не за рубежом. Если государство понимает, что это очень важно, и идет навстречу бизнесменам, то традиционная израильская модель вырождается и перерастает в современную израильскую модель. В том же Израиле прошло каких-то десять лет, и ситуация изменилась — сейчас в Америке открывается только офис продаж, тогда как управление и интеллектуальный капитал остаются на родине. Это так распространено, что Израиль себя называет Кремниевой Долиной Европы.

В России тоже есть вторая модель. Они расширяются из России. Я встречался с людьми из министерства Грефа и говорил им, что в перспективе Россию можно рассматривать как привлекательную среду для старт-апов. Пусть наш рынок не догонит американский. Но даже если он составит по объему 20–25 процентов от рынка США, то окажется привлекательным не только для местных компаний, но и для бизнесменов и антрепренеров из Европы.

Важно также сделать так, чтобы из «блиндажного» типа компании перешли в «открытый» тип. Конечно, для этого требуются большие усилия правительства. Некоторые компании не хотят, чтобы их воспринимали как русских, потому что это вредит их бизнесу.

А если посмотреть с другой стороны. Венчурный капиталист по определению работает с повышенными рисками. А если еще дело происходит в России… Это сильно увеличивает риски?

А.С.: (Смеется). Венчурного инвестирования непосредственно в российские технологические компании не существует. Практически все деньги идут в офшор по той простой причине, что в России слишком высокие налоги на капитал.

Что может сделать правительство, чтобы привлечь инвестиции?

А.С.: Оно может убрать свои долбаные налоги на капитал…

А.Г.: Если хочешь заинтересовать российские и иностранные компании, прежде всего нужно создать атмосферу.

А.С.: В Израиле, например, упростили схему инвестирования в местные компании. Если бы Израиль был одним из штатов США, то сейчас он оказался бы на втором месте по инвестиционной активности, уступив лишь Калифорнии. В России можно сделать то же самое.

А.Г.: Особенно если вспомнить, что добрая половина израильских стартапов создана выходцами из России.

А.С.: И каждый четвертый израильтянин получил диплом о высшем образовании здесь.

Что еще, кроме налогов?

А.С.: Ничего. Властям лучше не вмешиваться. Налоги, поддержка науки — и больше ничего. Интересно, что в 2003 году в России было больше выпускников с научной темой диплома, чем в 1983 году. В США ситуация прямо противоположная. Там все изучают PR и прочую чепуху. И задача государства сделать так, чтобы выпускники продолжали заниматься наукой — обеспечить их оборудованием, лабораториями, достойными зарплатами.

А.Г.: На самом деле, многое. Вот, например, seed-инвестмент. Во многих странах государство играет роль ангельского seed-инвестора. Даже в Германии — а это совершенно не предпринимательская страна — государство создало условия и поощряет создание новых компаний. Если бизнесмен, создавая новую компанию, вложил в нее 50 тысяч евро, то ему государство выделяет, условно говоря, 200 тысяч евро, не приобретая при этом по сути никаких прав и не получая процентов. Если потом эту компанию замечает венчурный капиталист, он может выкупить долю государства и стать совладельцем.

Но главное, конечно, налоги. Без этого приток капитала будет осуществляться по сегодняшней схеме и подавляющее большинство компаний выберет «блиндажный» вариант, оставив разработки здесь, а прибыли — там.

Ну, и, конечно, местная специфика… Одна томская компания, свой отказ участвовать в  «Тех Туре» мотивировала так: «Да зачем нам это нужно? Кто-то вмешается — начнутся проблемы. У нас и так все хорошо». Я вспоминаю свои первые успехи с «ЭЛВИС-ПЛЮС». Не хочу называть компанию — сейчас это большая уважаемая фирма — но когда у меня что-то начало получаться, мне из этой компании позвонили и сказали: «Тебе нужна амбрелла». Я спрашиваю: «Какая амбрелла?!» А мне: «Ты что, не понимаешь? 25 процентов — и у тебя будет хорошая амбрелла». Люди боятся до сих пор. Боятся потерять контроль над бизнесом, над собственностью. Но это нужно преодолевать.

Приходится уговаривать. Приходится объяснять: ребята, вам это нужно. Не нам, а вам. Потому что каждая компания достигает предела, который не может преодолеть без посторонней помощи. Антрепренеров, способных провести компанию через все стадии развития — от нуля до миллиарда — в мире единицы,– Нубар Афейн, допустим, создавший несколько успешных биотехнологических старт– апов. Много ли таких?

А.Г.: Я расскажу с позиции антерпренера, а Алистер — с позиции венчурного капиталиста.

А.С.: Мне нужен бизнес-план на страничку. Конечно, мне нужно еще кое-что, но самое главное я уже знаю. Чем замечательна идея, я должен понять в первые пять минут разговора. А подробный бизнес-план для компании в начальной — или даже в ранней — стадии развития зачастую не стоит той бумаги, на которой он напечатан.

А.Г.: В России, конечно, найти деньги под идею очень сложно. Потому что нет сообщества «ангелов» и классического венчурного капитализма. По большому счету, некуда идти. Вот, к Алистеру можно прийти со своей страничкой и еще, пожалуй, в «Русские технологии». В «Интел Кэпитал» тоже можно прийти, но они начнут искать лид-инвестора и, опять же, придут либо к Алистеру, либо в «Русские технологии». Конечно, когда у тебя бизнес простой и понятный (допустим, цементный завод), когда бизнес налажен и ты, к примеру, ищешь 30 миллионов, чтобы сделать из них сто, тогда проще. А этого звена в России нет. Но выход есть.

Когда в 1991 году я запускал «ЭЛВИС», денег у меня тоже не было. И мне позвонил мой бывший сотрудник, у которого их куры не клевали, и предложил взять 200 тысяч долларов. То есть в любой ситуации можно взять деньги у того, кого ты знаешь. У того, кому ты доверяешь. Заодно ты можешь успокоиться по поводу того, что твою идею украдут.

А ее могут украсть?

А.Г.: Идея ничего не стоит. Но если есть подобные опасения, то не нужно сразу идти к венчурному капиталисту. Можно занять денег у знакомых, у друзей. Проверить идею — вдруг она не заработает? Инвесторы вообще очень любят, когда основатель компании рискует своими деньгами.

Можно ли конкретно сказать, какой уровень вложений интересует инвесторов?

А.Г.: У каждого венчурного фонда свой подход. Чем больше денег вкладывается, тем меньше нужно разбираться в технологии — потому что большие вложения делаются в уже проверенные компании. Чем меньше денег, чем раньше происходит инвестирование — тем больше риск. Вот сейчас, например, все считают, сколько Энди Бехтольшайм (Andy Bechtolsheim) заработает на Google. Он был первым, кто дал им сто тысяч долларов. Дал просто так — они ему понравились. «Ничего не понимаю в этом», — как он мне говорил. А теперь может получить сотни миллионов. А ведь он технолог — один из основателей Sun, был одно время главным стратегом Cisco. У него есть чутье, интуиция. Но Брину и компании он дал денег, когда о них еще никто не знал.

Это исключение?

А.Г.: Нет, это часто бывает. Я, допустим, с женой договорился, что десять процентов от своего заработка трачу на хайтековские игрушки. У этих людей суммы значительно больше и они могут договориться на двадцать или даже тридцать процентов. И даже десяти вполне хватает, чтобы рисковать и играть. На Западе таких людей очень много.

А в России?

А.Г.: В России их тоже очень много. Но чтобы эти деньги заиграли в хайтеке, нужны истории успеха. Когда они будут, то те, кто вкладывает сегодня в недвижимость, начнут вкладывать в хайтек. Хайтек порой бывает куда выгодней недвижимости.

Но и риск выше?

А.Г.: Риск всегда присутствует. Любой инвестор работает с пулом. У него, допустим, десять процентов вложено в очень рисковые акции, но обещающие хорошую отдачу. А какой-то процент — среднерисковый. А вот тут — стопроцентно гарантированные государственные облигации. И каждый инвестор как-то варьирует это соотношение, чтобы поддержать баланс.

России стыдно принимать деньги от западных стран. Любой грамотный американец, открыв журнал «Форбс», скажет, что в Москве живет больше миллиардеров, чем в Нью-Йорке. Меня, правда, поправили — говорят, что половина из этого списка вообще в России не живет. Тем не менее, богатых людей в России много. И 10 млн. долларов для них — не слишком катастрофичная сумма. И этим людям нужны положительные примеры, которые убедят их, что вкладывать деньги в хайтек имеет смысл.

Итак, первый тезис. Идти нужно туда, где тебе дадут деньги. Второй тезис: идея ничего не стоит. И если ты найдешь деньги на proof-of-concept идеи, то стоимость твоей компании резко поднимается, и ты можешь прийти к венчурному капиталисту и сказать: «Моя компания стоит три миллиона, а сейчас мне нужен один миллион, чтобы сделать следующий шаг».

И все-таки давайте вернемся к конкретным цифрам. Банки, к примеру, не любят финансировать «дешевые» проекты. Другими словами, относительно просто найти инвестора на миллион долларов, тогда как найти 50 тысяч долларов уже сложнее.

А.С.: Тут, на самом деле, два вопроса. Разово мы можем инвестировать 100 тысяч долларов как часть долгосрочного инвестирования в три миллиона долларов. Вторая часть вопроса. Мы не банк. Мы не одалживаем деньги. Мы инвестируем. Мы становимся частью бизнеса. У нас вы берете не только деньги, но и опыт тысяч людей, которые работают в этом бизнесе по всему миру. Деньги — не самое важное, чем может поделиться венчурный капиталист.

А.Г.: Существует идея «умных денег». И венчурные капиталисты отличаются от обычных инвесторов тем, что они помогают развить бизнес. Вкладывают не только деньги, но и свои знания и опыт. Когда вы начинаете с персональной идеи, вы берете деньги у людей, которые вам доверяют. Но риск большой: в случае неудачи можно потерять друзей, семью…

А.Г.: Если очень повезет. Но венчурный капитализм работает по другой схеме. Ты становишься зависимым в принятии решений. По сути дела ты вступаешь в законный брак. Чтобы вложить двести тысяч, нужно потратить столько же усилий, что и на инвестицию в три миллиона. На одних юристов уйдет тысяч сто. И получается, что овчинка выделки не стоит. Умный венчурный капиталист даст сто тысяч, подразумевая, что готов потратить, допустим, три миллиона. И если он теряет сто тысяч, то говорит себе: «Я приобрел некий опыт и сэкономил почти три миллиона».

А.С.: Есть еще одно отличие венчурных фондов от банков. Я могу подождать пять-семь лет. Банк ждет выплаты завтра. Банк — та же крыша. Амбрелла. Я знаю людей, которые собирались вложить деньги в Google в 1999 или в 2000 году, но решили, что эта компания не «выстрелит». Бехтольшайм вложился в 1997 году. Прошло 7 лет — и во что вырос Google!

А.Г.: Бывает и наоборот. Вокруг Фила Зиммермана создали компанию и люди верили в успех так сильно, что даже плату за площади и сервис у Зиммермана принимали акциями. А компания не состоялась. Ясно, что даже самая успешная идея и даже самая уникальная личность может не сработать. А нераспознаваемая идея может сработать. В любом случае, в России должен быть не один фонд, а десяток. Одни будут вкладывать в одно, другие — в другое.

Чем рискует человек, пришедший со своим проектом?

А.Г.: Двумя-тремя годами жизни — его идея может не сработать. Зато приобретает опыт.Вообще говоря, имеет смысл раскапывать достижения нашей оборонки. На многие разработки спрос наступает только сегодня. Зачастую оборонные исследования опережают время — на пять-восемь лет. Приходит какой-то генерал и говорит: «Хочу, чтобы летало криво». Кому это в голову придет в обыденной жизни? А проходит несколько лет — и эти разработки неожиданно оказываются очень актуальными.

А.С.: Россия должна соперничать не с Индией, а с Израилем.

А.Г.: Я был на «Тех Туре» в Израиле. А потом был в комиссии по отбору лучших компаний в Israel Venture Associates. И приехал Шарон, приехали все его министры, певцы с гитарами, пионеры с барабанами. И прошел практически коммунистический партийный съезд о том, как Израиль войдет в десятку самых развитых стран мира за счет высоких технологий. И все говорили, как они выстроятся дружно и придут в светлое будущее. Мы должны соревноваться с ними. У нас есть возможности, есть рынок. Это к нам должны ехать антрепренеры из Австрии и Германии, чтобы открывать новые компании.

По материалам: Инфо Бизнес